Хайд [litres] - Крейг Расселл

а не он сам, чтобы отражение копило болезни, раны, грехи, замыкало их у себя в зеркальной раме, а он оставался таким же, как прежде. Это была самая антинаучная из его фантазий. Портеус, будучи врачом, знал, что нет такой микстуры, такой пилюли, такой мази, которые могли бы защитить его от самой губительной, смертоносной болезни – возраста.

И еще Портеус, будучи врачом, знал, что время несет для него и другую неотвратимую угрозу. В клетках организма, в его крови дремала тайна, чье пробуждение было неизбежным и подгоняло его, торопило достичь поставленных целей и завоевать славу как можно скорее, пока не стало поздно.

Внизу, в холле, часы отбили полночь, словно безжалостное время снова расхохоталось над его страхами.

У Портеуса была и вторая тема для размышлений, удерживавшая его перед зеркалом, заставлявшая продолжать разглядывать самого себя, отраженного, – он смотрел на свое другое «я», на свою противоположность, на Портеуса, у которого поменялись местами левая и правая половины, на символ того, что у всего на свете есть оборотная сторона.

Почти у всего.

И снова ему захотелось, чтобы этот другой Сэмюэл Портеус, его тайная жизнь, изнанка его природы, остались навсегда в плену посеребренного стекла.

Но отражения не умеют хранить секреты. Оборотная сторона Портеуса, его вторая натура, ждала любой возможности прорваться в реальный мир. Достаточно совершить одну-единственную ошибку, допустить малейшую неосторожность, и его секреты перестанут быть секретами для всех вокруг.

Он достал из жилетного кармана ключ с кожаным брелоком, провел большим пальцем по вытесненным на коже буквам: Duo in unum occultatum[44], затем вздохнул, вернул брелок в карман, закончил одеваться – накинул смокинг, сунул ноги в расшитые шелковыми узорами домашние туфли – и спустился в рабочий кабинет. Он отпустил прислугу на весь вечер, а миссис Уилсон, его домработница, имела четкие указания никогда не входить к нему без предупреждения.

Во флигеле, где и располагался рабочий кабинет, царил кавардак, нехарактерный для Портеуса, чья любовь к чистоте и порядку порой доходила до одержимости. Но сегодня вечером и мысли доктора пребывали в необычной ажитации – он отчаянно пытался найти решение некой проблемы в своих исследовательских записях.

В результате исписанными листами теперь был завален весь его стол, а книги и папки громоздились горой на кресле в углу. «Принципы медицинской психологии» Эрнста фон Фейхтерслебена были погребены под стопкой номеров медицинского журнала «Мозг», который издавался под редакцией Джеймса Кричтон-Брауна. Последний некогда был сокурсником Портеуса по Эдинбургскому университету, а потом снискал такую громкую славу в мире науки, что затмил своего даровитого однокашника.

Это дело Портеус обещал себе исправить. А исправить его можно было лишь в том случае, если он все-таки найдет решение проблемы.

Дневник наблюдений за двумя тайными пациентами, который Портеус обычно держал в сейфе, сейчас лежал на заваленном бумагами столе, раскрытый на недописанной чуть раньше этим вечером странице. С усталым смирением психиатр взял пустой бокал и графин с бренди, пристроил их на свободном пятачке, оставшемся на столе, затем уселся и принялся в очередной раз перечитывать записи.

В этом дневнике закладывались основы величайшего открытия и заслуженной научной репутации. Однако открытие это все еще оставалось незавершенным, и пока что Портеус не мог предъявить его на суд коллег. Пока что.

Многое в этом исследовании не давало ему покоя. Слишком уж большое количество вопросов еще не получило ответов, и не все эти вопросы он задавал сам. Эдварду Хайду вдруг потребовались точный диагноз и объяснение его симптомов. Портеус давно и чересчур часто отделывался от него общими фразами. Близился момент, когда придется сказать пациенту в лицо весьма неприятную правду.

А пока ответов требовали более насущные вопросы. И Портеус постоянно чувствовал, что время поджимает – другие ученые работали в том же направлении, исследуя те же аспекты человеческой психологии, и кто-нибудь из них мог не сегодня завтра достичь цели, к которой он стремился, и опубликовать результаты раньше него. Один психиатр уже дал определение ментальному расстройству, которое занимало Портеуса.

Он со вздохом взял вырезанную из журнала статью о французском казусе, изученном Пьером Жане, восходящей звездой на небосклоне новаторской психологии. Французским языком Портеус владел не блестяще, но, приложив некоторые усилия и не вылезая из словаря, он в конце концов сумел перевести большую часть текста. Доктор Жане рассказывал о своих исследованиях и методах лечения нескольких случаев истерии у женщин; первооткрывателем в этой области психиатрии был его учитель, профессор Жан-Мартен Шарко. Сам Жане сосредоточил внимание на редких пациентках, у которых во время истерических судорожных припадков происходило нечто похожее на кардинальное изменение личности.

Однако более удивительным и интригующим оказался случай истерии у пациента мужского пола. Пьер Жане сообщал о том, что этот пациент несколько лет провел в инвалидном кресле – некое событие в юности стало причиной сильнейшего психического и физического потрясения, вызвавшего у него паралич. Пациент этот отличался кротким и приветливым нравом, был покладист, незлобив и со всеми любезен. Врачи и медсестры в санатории, где он лечился, его обожали.

Однако периодически у этого человека случались приступы полной дезориентации, начинавшиеся с дежавю и заканчивавшиеся страшными головными болями. Головные боли были предвестниками полного изменения сознания – менялись не только настроение и поведение пациента, но все до единого индивидуальные качества и аспекты личности. Пациент вскакивал с кресла-каталки – его ноги снова обретали силу! – и пытался покинуть санаторий. Когда ему в этом препятствовали, он становился агрессивным, что совершенно противоречило его характеру, и обрушивался с проклятиями и базарной бранью на тех, кто о нем заботился. Во время таких эпизодов он ничего не помнил ни о своей истинной личности, ни о постигшем его в юности параличе. И самое загадочное – у него были совсем другие воспоминания о совсем другом детстве, неизвестном его нормальному «я».

Мало-помалу припадок утихал, пациент возвращался в инвалидное кресло и, почувствовав внезапное опустошение, засыпал, а когда просыпался, вновь обретал привычные окружающим кротость и незлобивость. При этом он ничего не помнил о том, что происходило во время приступа, и даже представить не мог, что некоторое время самостоятельно держался на ногах. Как полагал доктор Жане, он наверняка расстроился бы донельзя, узнав, что с ним творилось.

В своей статье Пьер Жане утверждал, что эмоциональное и физическое потрясение – травма, как стали называть подобное событие, – то самое, которое в юности вызвало у этого человека паралич, стало причиной раскола личности. Он выдвигал предположение, что в результате две разные, независимые друг от друга индивидуальности – а может, и